Марк Твен - Принц и нищий [Издание 1941 г.]
Том поступил, как ему было сказано. Другой статс-секретарь начал читать записку о расходах на штат покойного короля, достигших за последнее полугодие двадцати восьми тысяч фунтов стерлингов; сумма была так велика, что у Тома Кэнти дух захватило; еще больше изумился он, узнав, что из этих денег двадцать тысяч еще не уплачено, и окончательно разинул рот, когда оказалось, что королевская сокровищница почти что пуста, а его тысяча слуг очень стеснены и давно уже не получают жалованья. Том не сдержался и горячо выразил свои опасения:
— Этак мы разоримся дотла. Все наше добро пойдет прахом. Это ясно. Нам следует снять дом поменьше и распустить наших слуг, так как они все равно ни на что не годны, только изнуряют наше сердце и покрывают нашу душу позором, оказывая нам такие услуги, какие не нужны даже кукле, не имеющей ни рассудка, ни рук, чтобы самой управиться со своими делами. Хорошо было бы взять небольшой домик, как раз насупротив рыбного рынка у Биллингсгэта… Я его помню… Он…
«Дядя» крепко сжал Тому руку, чтобы остановить его: тот вспыхнул и сразу оборвал поток своих безумных речей; но никто не выразил на своем лице удивления, как будто никто ничего не заметил.
Какой-то секретарь доложил, что покойный король в своей духовной завещал пожаловать графу Гертфорду герцогский титул; возвести его брата, сэра Томаса Сеймура, в звание пэра, а сына Гертфорда сделать графом, равно как и возвысить в звании других знатных слуг короны. Совет решил назначить заседание на шестнадцатое февраля для обсуждения и исполнения воли умершего. А так как покойный король никому из поименованных лиц не пожаловал письменно поместий и угодий, необходимых для поддержания столь высокого звания, то совет, будучи осведомлен о личных желаниях его величества по этому поводу, счел за благо назначить Сеймуру «земель на пятьсот фунтов стерлингов», а сыну Гертфорда «на восемьсот фунтов стерлингов», прибавив к этому — если на то будет согласие ныне царствующего короля — участок земли за триста фунтов стерлингов, принадлежавший соседнему епископу, «каковой участок должен освободиться за смертью епископа».
Том чуть было опять не брякнул, что лучше бы сначала уплатить долги покойного короля, а потом уж расходовать зараз столько денег; но предусмотрительный Гертфорд, вовремя тронув его за плечо, спас его от подобной неосторожности, так что он на словах изъявил свое королевское согласие, хоть внутренно был очень недоволен.
С минуту он сидел и раздумывал, как легко и просто он теперь совершает такие дивные, блистательные чудеса, и вдруг у него мелькнула мысль: почему бы не сделать свою мать герцогиней Двора объедков и не пожаловать ей поместья? Но в то же мгновение одна горькая мысль уничтожила эту затею: ведь он король только по имени, а на самом деле весь он во власти этих важных старцев и величавых вельмож. Для них его мать — только плод больного воображения. Они выслушают его недоверчиво и пошлют за доктором — только и всего.
Скучные занятия продолжались. Читались всякие многословные, надоедливые, томительно-унылые петиции, указы и другие бумаги, все о государственных делах: наконец Том сокрушительно вздохнул и пробормотал про себя:
— Чем я прогневил господа бога, что он отнял у меня свежий воздух и солнце и запер меня здесь, и сделал меня королем, и причинил мне столько огорчений?
Тут бедная, утомленная его голова стала клониться в дремоте и упала на плечо. Дела королевства приостановились за отсутствием августейшего двигателя, имеющего власть превращать каждое желание лордов в закон. Тишина окружила задремавшего мальчика, и мудрецы государства прервали обсуждение дел.
Перед обедом Том, с разрешения своих тюремщиков, Гертфорда и Сент-Джона, отдохнул душою в обществе лэди Елизаветы и маленькой лэди Джэн Грей, хотя принцессы были весьма опечалены тяжелой утратой, постигшей королевскую семью. Под конец ему нанесла визит «старшая сестра», впоследствии получившая в истории имя «Кровавой Марии».[21] Она заморозила его своей чопорной и высокопарной беседой, которая в его глазах имела только одно достоинство — краткость. На несколько минут его оставили одного, затем к нему был допущен худенький мальчик лет двенадцати, платье которого, за исключением кружев на вороте и рукавах, было все черное — камзол, чулки и все прочее. В его одежде не было никаких признаков траура, только алый бант на плече. Он шел нерешительным шагом, склонив обнаженную голову, и, когда подошел, преклонил перед Томом колено. Том с минуту серьезно смотрел на него и наконец сказал:
— Встань, мальчик! Что тебе надобно? Кто ты такой?
Мальчик встал на ноги. Он стоял перед Томом в изящной, непринужденной позе, но на лице его было недоумение.
Мальчик встал.
— Ты, конечно, помнишь меня, милорд? Я — твой «паж для побоев».
— Паж для побоев?
— Так точно. Я Гэмфри… Гэмфри Марло.
Том подумал, что его опекунам не мешало бы рассказать ему об этом паже. Положение было щекотливое. Что делать? Притворяться, будто он узнает мальчугана, а потом каждым словом своим обнаруживать, что он никогда и в глаза не видал его? Нет, это не годится. Спасительная мысль пришла ему в голову — ведь такие случаи будут, пожалуй, нередки. Ведь лордам Гертфорду и Сент-Джону придется часто отлучаться от него по делам в качестве членов совета душеприказчиков. Не худо бы самому придумать способ, как выпутываться из затруднений подобного рода. «Да, это — дельная мысль, надо испытать ее на мальчике… Посмотрим, что из этого выйдет», подумал про себя Том; он озабоченно потер себе лоб и сказал:
— Теперь, мне кажется, я припоминаю тебя; но мой мозг отуманен недугом…
— Увы, мой бедный господин! — с чувством искреннего сожаления воскликнул «паж для побоев», а про себя добавил: «Мне говорили правду: он не в своем уме, бедняга. Но, чорт возьми, какой же я забывчивый! Ведь велено не подавать и виду, что замечаешь, будто у него голова не в порядке».
— Странно, как память изменяет мне в последние дни, — сказал Том. — Но ты не обращай внимания! Я быстро поправлюсь; иногда мне достаточно бывает одного намека, чтобы я припомнил имена и события, ускользнувшие из моей памяти. («А порой и такие, о которых я раньше никогда не слыхал», добавил он про себя). Говори же, что тебе надо!
— Дело не важное, государь, но все же я дерзаю напомнить о нем, с дозволения вашей милости. Два дня тому назад, когда, ваше величество изволили сделать три ошибки в греческом переводе за утренним уроком… Вы помните это?..
— Да, кажется, помню… («Это даже не совсем ложь: если бы я стал учиться по-гречески, я наверное сделал бы не три ошибки, а сорок».) Да, теперь помню, продолжай!
— Учитель, разгневавшись на вас за такую — как он выразился — неряшливую и скудоумную работу, пригрозил больно высечь меня за нее и…
— Высечь тебя? — вскричал Том вне себя от удивления — с какой же стати ему сечь тебя за мои ошибки?
— Ах, ваша милость опять забываете!.. Он всегда сечет меня плетьми, когда вы плохо приготовите урок.
— Правда, правда! Я и позабыл. Ты помогаешь мне готовить уроки, и, когда потом я делаю ошибки, он считает, что ты худо подготовил меня…
— О, что ты говоришь, мой государь? Я, смиреннейший из слуг твоих, посмел бы учить тебя?!
— Так в чем же твоя вина? Что это за дикая загадка? Или я в самом деле рехнулся? Или это ты сошел с ума? Говори же, объясни скорее!
— Но, ваше величество, ничего не может быть проще. Никто не смеет наносить побои особе принца Уэльского, поэтому, когда принц провинится, вместо него бьют меня. Так оно и быть должно, потому что такова моя должность, и я ею кормлюсь.[22]
— Вместо него бьют меня…
Мальчик проговорил все это совершенно спокойно. Том смотрел на него и дивился:
«Чудное дело! Вот так ремесло! Странная профессия! Удивляюсь, как они не наняли мальчика — причесывать и одевать вместо меня. Дай-то бог, чтобы они это сделали… Тогда я по крайней мере попрошу, чтобы секли меня самого, и буду рад, потому что это внесет разнообразие в мою тоскливую жизнь».
Вслух он спросил:
— И что же, бедняжка, тебя высекли согласно обещанию?
— Нет, ваше величество, в том-то и горе, что наказание со дня на день откладывают и, может быть, отменят совсем ввиду траура, хотя наверняка я не знаю; потому-то я и осмелился притти сюда и напомнить вашему величеству о вашем милостивом обещании вступиться за меня.
— Перед учителем? Чтобы тебя не секли?
— Ах, это вы помните?
— Ты видишь, моя память исправляется. Успокойся: твоей спины уж не коснется плеть. Я позабочусь об этом.
— О, благодарю вас, мой добрый король! — воскликнул мальчик, снова преклоняя колено. — Может быть, я слишком смел, но все же…
